480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Соков Алексей Анатольевич. Никоним в виртуальном дискурсе: лингвопрагматический аспект: диссертация... кандидата филологических наук: 10.02.01 / Соков Алексей Анатольевич;[Место защиты: Владимирский государственный университет имени Александра Григорьевича и Николая Григорьевича Столетовых].- Владимир, 2014.- 169 с.

Введение

ГЛАВА I. Место никонима в ономастическом пространстве русского языка XXI века 15

1. Из истории изучения имени собственного 15

2. Имя собственное как объект лингвистического исследования 21

3. Активные процессы в русском языке XXI века в их отношении к современному ономастическому пространству 32

4. О месте никонимов в ономастическом пространстве современного русского языка 43

Выводы по первой главе 51

ГЛАВА II. Виртуальный дискурс в лингвопрагматическом аспекте 54

1. Лингвистическая прагматика как научная дисциплина 54

2. Дискурс и «виртуальный дискурс»: конститутивные признаки и жанровые разновидности 67

3. Языковая личность в условиях виртуального дискурса 80

Выводы по второй главе 87

ГЛАВА III. Теоретико-методологические основы понимания никонима как единицы виртуального дискурса 89

1. Принципы автономинации в виртуальном дискурсе 89

2. Трансформация языкового знака в никонимах 95

3. Специфика предметно-понятийных связей никонима 104

Выводы по третьей главе 113

ГЛАВА IV. Типологические характеристики никонима как единицы виртуального дискурса 116

1. Лексико-семантические особенности никонимов 116

2. Структурно-морфологические особенности никонимов 126

3. Функционально-тематические особенности никонимов.131

Выводы по четвёртой главе 141

Заключение.143

Список сокращений 147

Библиография

Имя собственное как объект лингвистического исследования

История изучения имени собственного берёт своё начало с древнейших времён, что объясняется его широким употреблением: имя собственное служит для наименования людей, географических и космических объектов, животных, различных предметов материальной и духовной культуры. Функциональное и языковое своеобразие собственных имён привело к тому, что их стали изучать в особой отрасли языкознания – ономастике (с греч. «искусство давать имена») [Бондалетов 1983: 3].

В античной науке в течение длительного времени вёлся спор об истинности имён и пригодности их для именования вещей. Как отмечает А.В. Суперанская, со ссылкой на исследование И.М. Тронского, консервативное направление греческих философов противопоставило принцип «правильности» имён по природе софистической теории «соглашения»: «Это была попытка философски оформить традиционные представления о тесной связи имени с вещью, связи, игравшей очень значительную роль в практике греческого культа: называние «правильного» имени служило залогом эффективности молитвенной или магической формулы» [Суперанская 2009: 47].

Согласно одной из точек зрения, представленной в рассуждениях Платона, Аристотеля, Аммония, имя семантично лишь «по договору». Так, Платон в одном из своих трудов писал: «Ничто не имеет прочного имени, и ничто не мешает, чтобы то, что называется круглым, было названо прямым и прямое – круглым; и у тех, кто произвели эту перестановку и называют навыворот, имена опять не будут менее прочными» [там же]. С другой стороны – стоики, считая имена данными «от природы», находили их истинными, индивидуальными, естественными. Одинаковые имена разных людей они считали случайными совпадениями, несовершенством языка. Класс собственных имён был установлен стоиками как совершенно самостоятельный [Суперанская: 48-50].

Следует отметить, что греческие учёные обычно не делали существенной разницы между именами нарицательными и именами собственными, оперируя нерасчленённой категорией имя.

Первые попытки дифференциации имён можно обнаружить в работах Т. Гоббса, который понимал имя как «слово, произвольно выбранное в качестве метки с целью возбуждения в нашем уме мыслей, сходных с прежними мыслями, и служащее одновременно, если оно вставлено в предложение и высказано другим, признаком того, какие мысли были в уме говорящего и каких не было» [Белецкий 1972: 148]. По его словам, «возникновение имён – результат произвола. Между именами и вещами нет никакого сходства и никакого сравнения» [там же].

Гоббс намечает ряд параметров, по которым можно разделить всю совокупность существующих в различных языках имён. С точки зрения выделения имени собственного как особого класса интерес представляет деление на имена с определённым, или ограниченным, и с неопределённым, неограниченным значением. Первые – индивидуальные имена, относящиеся к одной вещи: Гомер, это дерево. Вторые – это партикулярные имена и имена, относящиеся к обыкновенным: человек, камень (неограниченные имена) [там же: 149].

Непосредственный преемник идей Гоббса, Г.В. Лейбниц занимался разработкой теории об имени собственном, включая также и терминологический пласт лексики. Так, например, Гоббсом было выдвинуто положение о том, что «общие термины беднее по заключающимся в них идеям или сущностям, чем частные, хотя богаче обозначаемыми ими индивидами» [Белецкий 1972: 150], что «все имена собственные, или индивидуальные, были первоначально нарицательными, или общими» [там же]. Важной для разработки обсуждаемой проблемы как в общетеоретическом, так и в историческом плане представляется точка зрения Дж. Милла, который считал, что имена собственные не обладают значением, они – своеобразные ярлыки, или метки (вроде крестика), помогающие узнавать предметы и отличать их друг от друга. С именем-вещью не связывается характеристика названной вещи, они не «коннотируют» (не обозначают, не описывают её), а лишь «денотатируют», или называют её [Бондалетов 1983: 11-12]. Таким образом, узнавая вещи, которые имя обозначает, мы не познаём значение имени, т.к. одну и ту же вещь можно называть разными именами, не эквивалентными по значению [Суперанская 2009: 56-57].

Кроме того, с именем Дж. Милла связывают создание теории дефиниций, согласно которой дефиниция – это идентифицирующее суждение, дающее информацию только об употреблении слова в языке и не имеющего никакого заключения о сути вещей, а коннотация – это конкретное значение имени [там же]. Следовательно, по Миллу, собственные имена не могут быть объяснены, поскольку они – простые метки, приданные индивидам. Именами, имеющими дефиниции, Милл признавал лишь термины.

Теория Милла получила своё развитие в работах английского логика Х. Джозефа, который в частности собственное имя называл индивидуальным термином, предицируемым с тем же значением одному-единственному индивиду. В доказательство этому Джозеф приводит пример с фамилией Смит, которую «носят многие, но употребляя каждый раз эту фамилию, мы не имеем в виду одно и то же» [Суперанская 2009: 59]. Согласно мнению Джозефа, собственное имя свидетельствует о существовании вещи, нарицательное – о характере, объединяющем её с другими вещами [там же].

Дискурс и «виртуальный дискурс»: конститутивные признаки и жанровые разновидности

Ономастическое пространство, будучи живо реагирующей на вызовы времени областью языка в частности и человеческого сознания в целом, не может не изменяться под воздействием активных процессов, происходящих в обществе и, следовательно, в языке. При этом необходимо обращать внимание не только на влияние изменений, обусловленных исключительно историческими событиями, но и то культурное пространство, в котором развивается общество и функционирует язык.

Как отмечает А.Д. Васильев, «факты языка и феномена культуры зачастую не поддаются строгому и окончательному разграничению: изменение в собственно культурной сфере воплощаются в языке, а языковые эволюции активно участвуют в культурных процессах и влияют на них» [Васильев 2000: 12].

Специалисты в области философии, культурологии, социологии и ряда других гуманитарных наук подчёркивают, что возникновение культуры всегда ведёт к появлению противящейся ей субкультуре. Если обратиться к общему пониманию данной дефиниции, то, например, С.И. Ожегов в «Словаре русского языка» даёт такое толкование этому явлению: «субкультура – сфера культуры, существующая внутри господствующей культуры и имеющая собственные ценностные установки» [Ожегов 2006: 953]. В качестве примера С.И. Ожегов указывает словосочетание молодёжная субкультура. Следовательно, образование такого рода присуще определённому слою населения. Понятное и объяснимое стремление к контркультуре с её отталкиванием от прежних норм привело к процветанию жаргона и упрощённого до крайности вкуса. Главный девиз каждого нового поколения – «Несхожесть во всём», начиная от внешнего вида и заканчивая языком, на котором создано русское культурное наследие и который сегодня трансформируется в то, что помогает нам отождествить самих себя с настоящим временем и новыми веяниями.

Произошедший распад СССР, а ранее и перестройка оказали большое влияние на формирование новой культуры (языковой – в том числе), результаты которой мы получили в конце XX – начале XXI века, а именно – возникновение разнообразных субкультур. Ослабление цензуры и, как следствие, расширение круга участников массовой коммуникации, приобщение новых слоёв населения к роли ораторов, усиление возможностей обратной связи говорящего и слушающего, расширение сферы спонтанного общения, возрастание личностного начала в речи, изменение ситуаций и жанров – всё это привело к появлению новых возможностей языка и тех, кто им владеет.

Как отмечает Н.С. Валгина, заложенные в языке потенции к изменению могут проявиться только при условии воздействия внешних экстралингвистических факторов. Поэтому основные законы развития языка (к ним в лингвистической литературе обычно относят закон системности, закон традиции, закон аналогии, закон экономии, закон противоречий) в различных исторических, экономических и социальных условиях могут действовать с различной степенью интенсивности [Валгина 2003: 13].

Вместе с тем, общеизвестно, что основной реализацией языка является речь, поэтому при описании активных процессов, происходящих в русском языке XXI века нельзя не учитывать изменений, происходящих в речи современных носителей. В этой связи любопытна точка зрения Н.В. Юдиной, которая выделяет несколько групп взаимовлияющих и взаимопроникающих речевых тенденций: «демократизация и либерализация языка граничат в речи современных носителей с вульгаризацией и криминализацией, интернациональность – с варваризацией, креативность – со стереотипностью, динамичность – с небрежностью в использовании языковых единиц, интеллектуальность – с общим снижением речевой культуры» [Юдина 2010: 127-128].

Кроме того, при описании активных процессов в русском языке XXI века в их отношении к современному ономастическому пространству важно учитывать соотношение двух противопоставленных в лингвистике понятий нормы и вариантности.

Языковую вариантность известный лингвист К.С. Горбачевич определяет как «способность языка передавать одни и те же значения разными формами» [Горбачевич 1978: 22]. В свою очередь «языковые варианты – это формальные разновидности одной и той же языковой единицы, которые при тождестве значения различаются частичным несовпадением своего звукового состава» [Горбачевич 1978: 22].

Как отмечает Н.С. Валгина, традиционная нормативность, которая поддерживалась ранее образцами классической художественной литературы, разрушается. На смену ей приходят новые языковые реалии, которые, как правило, возникают под воздействием средств массовой информации и активной включённости современных носителей языка в Интернет-пространство [Валгина 2003: 27].

Современные лингвисты отмечают, что онимия будучи относительно устойчивым пластом лексики любого языка, тем не менее, не может не претерпевать изменений под воздействием активных процессов происходящих в языке. При этом динамичность наблюдаемых трансформаций в различной степени проявляется на всех уровнях языках, начиная с фонетического.

При установлении произносительных норм обычно учитывается соотношение фонетических и фонематических вариантов, последние отражаются и в орфографии [Валгина 2001: 53].

Усиление «буквенного» («графического») произношения - одна из наиболее сильных тенденций в современном русском языке. Об этом писал еще в 1936 г. Л.В. Щерба, указывая на явное сближение произношения с написанием: родился (вместо родилс[а]); тихий (вместо muxfoju); произношение сочетания [чн] вместо [шн] в словах типа булочная, перечница; [чт] вместо [шт] в словах что, чтобы и другие [Щерба 1974: 79].

В условиях усиления «графического» произношения изменилось соотношение вариантов с /е/ - /о/. Это фонематическое варьирование связано с внедрившейся в практику русского письма заменой буквы «ё» буквой «е», так написание победило произношение, вернее, подчинило его себе: блёкнуть -+ блекнуть; белёсый -+ белесый; акушёр акушер. [Валгина 2001: 55]. Процесс взаимоотношений форм [ё-о-е] практически еще не завершился, и разные слова, задействованные в этом процессе, как бы находятся на разном участке пути. Это относится к литературной норме, вернее, к тому, как она фиксируется в словарях.

Трансформация языкового знака в никонимах

Прагматика как область теоретических исследований и решения прикладных задач, как отмечает И.П. Сусов, прошла в своём формировании и развитии сложный путь, опираясь на достижения многих областей знания (философия, логика, языкознание, математика, семиотика, антропология, мифология, религиеведение, этнография, искусствоведение, поэтика, риторика, нейробиология, психология, социология, информатика, когнитивистика, теория искусственного интеллекта, теория коммуникации, медицина, генетика и т.д.) [Сусов 2006: 7].

Своими корнями лингвистическая прагматика уходит в семиотику в том её варианте, который был создан американским учёным Чарлзом Сандерсом Пирсом (Charles Sanders Peirce) и развит Чарлзом Уильямом Моррисом (Charles William Morris). Заложенная Ч. Пирсом ещё в 60-х гг. XVIII в., семиотика мыслилась как метанаука, на основе которой должно было происходить объединение всех областей знания [Сусов 2006: 7]. При своём появлении в языке науки термин прагматика, по свидетельству Ч.У. Морриса, явным образом ориентировался на философское направление прагматизма, распространённое в США с 70-х гг. XIX в. и до середины XX в. Оно утверждало необходимость решения жизненно важных проблем не на основе отвлечённых спекулятивных размышлений, а с активных позиций в процессе целенаправленной практической деятельности в непрерывно меняющемся мире [Арутюнова, Падучева 1985: 5]. Одним из основоположников прагматизма как раз и явился создатель семиотики Ч.С. Пирс. К. Бюлера в развитие семиотики и в формирование прагматики был сделан в период до Второй мировой войны. И.П. Сусов отмечает, «разумеется, что определение её предмета как абстрактного отношения между знаком и его пользователем мало содержательно. Не вполне тогда учитывалась роль узкого (внутреннего) и широкого (внешнего) контекста семиотического события. Недостаточно акцентировался целевой аспект этого вида действия, субъект знаковой деятельности не всегда выдвигается в центральное положение, хотя учётом фактора субъекта семиотика Ч. Пирса и Ч. Морриса радикально отличается от семиологии Ф. де Соссюра и сематологии К. Бюлера. Но проблемы языкового общения как специфической знаковой деятельности реально почти не ставились» [Сусов 2006: 28].

В послевоенный период главенство перешло к аналитической философии, сделавшей своим главным объектом естественный (обыденный) язык.

Философия обыденного языка, по сути дела, как раз и смогла в значительной степени реализовать программу прагматики языка, подготовив необходимые условия для развития собственно лингвистической прагматики. Она сыграла роль донора многих прагматических идей [Сусов 2006: 30].

В этот период всеобщий интерес привлекли идеи австрийского учёного Людвига Витгенштейна (Ludwig Wittgenstein), который считается создателем созданием учения о “языковых играх” как формах использования языка в действии. Любая игра – специфическое действие. Она предполагает участников, правила для них и успех или неуспех. Для самого творца этой концепции языковые игры послужили средствами прояснения многих запутанных философских истин [Витгенштейн 1985: 101].

Вместе с тем Л. Витгенштейн пришёл к толкованию языкового значения как употребления. Значение как употребление принадлежит не столько языку, сколько субъекту, пользующемуся языком. Правда, такой подход вёл к прагматизации языкового значения в целом и по существу означал, что оно выводится за пределы лингвистической семантики и что семантика поневоле лишается своего объекта [Витгенштейн 1985: 102].

Как отмечает М.С. Козлова, научная деятельность Л. Витгенштейна на протяжении многих лет была связана с Кембриджем. Под его прямым или косвенным влиянием сложились во-первых, лингвистическая философия (с преимущественным вниманием к концептуальному анализу в интересах самой философии) и, во-вторых, философия обыденного языка, ставшая фундаментом для современной прагматики [Козлова 1996: 10].

Бурный расцвет испытала развивавшаяся представителями Кембриджской и Оксфордской школ лингвофилософская семантика, открывавшая перспективу и прагматике. Питер Фредерик Стросон (Peter Frederick Strawson, 1919–13.02.2006) и Герберт Пол Грайс (Herbert Paul Grice, 1913–1988) заложили основы анализа прагматического значения. Возникла проблема стыка (интерфейса) семантики и прагматики, которая активно обсуждается представителями многих направлений на протяжении большого ряда десятилетий [Сусов 2006: 35].

Деятельностный (или акциональный) принцип был внедрён в анализ речи основоположником философии языка Джоном Лангшо Остином (John Langshaw Austi) и Джоном Роджерсом Сёрлом (John Rogers Searle). Они разработали так называемую стандартную теорию речевых актов, вскоре воспринятую и лингвистами. По замечанию И.П. Сусова, вполне оправдано утверждение о том, что основы современной прагматики заложили двое философов своими циклами лекций. Это Дж. Л. Остин, прочитавший в 1955 г. в Гарвардском университете в рамках Джемсовского семинара свои 12 лекций, которые были изданы в 1962 г., и Г.П. Грайс, прочитавший там же свои лекции в 1967 г. [Сусов 2006: 36]

Функционально-тематические особенности никонимов

Знаковый характер человеческого языка составляет одну из его универсальных черт и основных особенностей. Не случайно к понятию знака издавна обращались представители разных научных направлений в целях более глубокого проникновения в сущность языка.

Следует признать, что на данный момент вряд ли можно говорить об окончательном решении проблемы определения языкового знака как дефиниции. Безусловно, данный вопрос требует отдельного глубоко изучения.

Наиболее полное определение языкового знака дано в Большой советской энциклопедии. «Языковой знак – любая единица языка (морфема, слово, словосочетание, предложение), служащая для обозначения предметов или явлений действительности. Языковой знак двусторонен. Он состоит из означающего, образуемого звуками речи (точнее, фонемами), и означаемого, создаваемого смысловым содержанием языкового знака. Связь между сторонами знака произвольна, поскольку выбор звуковой формы обычно не зависит от свойств обозначаемого предмета. Языковые знаки иногда подразделяют на полные и частичные. Под полным языковым знаком понимается высказывание (обычно предложение), непосредственно отнесённое к обозначаемой ситуации. Под частичным знаком подразумевается слово или морфема, актуализируемые только в составе полного знака. Наличие в языке частичных знаков разной степени сложности, а также членимость означающего и означаемого простейшего языкового знака на односторонние (незнаковые) единицы содержания (компоненты значения) и выражения (фонемы) обеспечивают экономность языковой системы, позволяя создавать из конечного числа простых единиц бесконечно большое количество сообщений» [БСЭ 1969-1978: 505-506].

Как отмечает Н.Н. Фёдорова, современное языкознание исходит из понимания того, что природа языковой единицы определяется очень сложной и переменчивой совокупностью различных факторов, среди которых выявляются собственно лингвистические (отражающие закономерности языковой системы), экстралингвистические (отражающие в языке закономерности окружающей действительности), концептуальные (отражающие в языке особенности мышления человека). Наибольшей степени сложности взаимодействие перечисленных факторов достигает на уровне дискурса [Фёдорова 2006: 31].

Ввиду ряда особенностей никонима и прежде всего его именной природы логичным в данной работе представляется рассмотрение обозначенной единицы как частичного языкового знака. Особый интерес вызывает анализ единиц выражения никонима.

В настоящее время функционирование никонимов на фонетическом уровне рассматривается исключительно как письменная реализация фонем, т.к. «язык Интернета» существует лишь на письме, хотя некоторые реалии, изначально появившиеся в Сети, переходят в настоящую жизнь. При анализе никонимов с точки графики необходимо учитывать специфику среды их функционирования. Технические возможности чатов, блогов, форумов, гостевых накладывают определённые ограничения на выбор сетевого имени. Так, например, на многих сетевых ресурсах при заполнении регистрационной формы существует возможность заполнять графу «ник» исключительно латинскими буквами. Кроме того, на Интернет-порталах, пользующихся большой популярностью у пользователей, при регистрации возникает проблема, связанная с необходимостью в выборе уникального, неповторяющегося имени. Эти и некоторые другие особенности влияют на создание пользователем никонима.

Анализ языкового материала позволяет выделить следующие особенности графического оформления никонимов: построенных по модели предложения (ср., напр.: Areyouready (пер. с англ. – Вы готовы) (Чат Mail), I_am (пер. с англ. – я есть) (Чат Mail), No_name (пер. с англ. – нет имени) (Чат Mail), Sorry_Bro_I_am_Pro (пер. с англ. – Прости, брат, я профессионал) (Чат Mail), wish_me_luck (пер. с англ. – пожелайте мне удачи) (ЖЖ);

«УДК 811.161.1"42 ВИРТУАЛЬНЫЙ МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ДИСКУРС: ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ Пожидаева Ирина Валентиновна старш. препод. Международный научно-технический университет...»

УДК 811.161.1"42

ВИРТУАЛЬНЫЙ МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ДИСКУРС:

ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ

Пожидаева Ирина Валентиновна

старш. препод.

Международный научно-технический университет имени академика Ю. Бугая

Научные исследования последнего десятилетия направлены на изучение воздействующей и

управляющей функций языка; манипуляция, основанная на лингвистических средствах, все более привлекает ученых. В данной статье исследуются наиболее известные подходы к понятиям дискурс и манипуляция, рассматриваются подходы к категории манипулятивный дискурс, предлагается авторское видение этого понятия.

Ключевые слова: вербальная манипуляция, манипулятивный дискурс, интенциональность, имплицитность, языковая картина мира.

Постановка проблемы и актуальность исследования. Несмотря на большое внимание, которое современная наука уделяет исследованию категориий манипуляция и дискурс, существует еще достаточно лакун в этом направлении лингвистических исследований. Целью нашей статьи является выявление признаков манипулятивного дискурса. Анализ существующих подходов, значимых для определения понятий манипуляция, дискурс, манипулятивный дискурс; идентификация категории манипулятивный дискурс – задачи исследования.

Анализ последних достижений и публикаций. По мнению многих исследователей, понятие манипуляция не имеет четкого толкования, на сегодняшний день не существует "единой и общепринятой для всех наук или только для лингвистики дефиниции манипулирования" [Беляева 2008, 46], "размытость термина осложняет определение сущности явления" [Колтышева 2008].

Для нашего исследования из всего множества существующих определений дискурса значимыми являются такие: "интерактивная деятельность участников общения, обмен информацией, оказание воздействия друг

–  –  –

общения [Дейк 1981]; воздействие высказывания на его получателя с учетом ситуации высказывания [Серио, 94]; коммуникативное событие. В таком ракурсе дискурс предстает как сложное когнитивно-коммуникативное целое [Минкин 2008, 17] процессуально-результирующего порядка [Шейгал 2004, 11], в котором "реализуются, объединяясь, взаимодействуя и растворяясь друг в друге, три основные конститутивные фактора общения – среда (коммуникативное пространство), модус (режим) и стиль общения" [Приходько 2008]. Эти факторы детерминируются условиями, принципами, установками и целями той социокультурной ситуации, в рамках которой осуществляется речевое общение. Эти же константы задают и предопределяют типы и виды дискурсов (к примеру, экономический, политический, корпоративный и др.).

Два наиболее обобщенных типа дискурсов – институциональный и персональный, введенные В.И. Карасиком, соответствуют параметрам этой системы.

По принципу тональности коммуникации В.И. Карасик выделяет следующие типы дискурсов: информативный, фатический, статусный, шутливый, торжественный, идеологический, фасцинативный, гипотетический, агрессивный, эзотерический, манипулятивный и менторский [Карасик 2007, 350]. А.Н.

Приходько приводит следующую классификацию дискурсов [Приходько 2009]:

По принципу профессиональных страт (педагогический, дипломатический, спортивный, политический, экономический, юридический, медицинский и пр.);

По принципу корпоративных и субкультурных страт (банковский, религиозный, эзотерический, сакральный, лаудативный /героический/, революционный, партизанский, террористический, криминальный);

Дискурсы бытовой коммуникации (семейный, детский, молодежный, любовный);

Дискурсы виртуальной коммуникации (сказочный, компьютерный, форумный, чат-дискурс);

Социокультурный контекст динамично изменяется, поэтому данная классификация и перечень дискурсов может расширяться и дополняться.

Изложение основного материала. По мнению И.В. Беляевой, манипулятивный дискурс занимает "промежуточное положение между двумя крайними точками – между достоверной (правдивой, полной) информацией и ложью. Ложь и манипуляция противопоставлены разным типам истины: ложь противостоит "семантической истине", манипуляция – "прагматической истине" (в терминологии Ч. Филлмора) [Беляева 2009].

Т.М. Голубева считает, что основным критерием, определяющим манипулятивный характер дискурса, является "существование намерения со стороны говорящего манифестировать определенные пропозиции, с которыми адресат должен согласиться, и которые были бы отвергнуты в обычных условиях обработки информации. Пропозиции, актуализируемые манипулятивным дискурсом в каком-либо отношении неверны (ложны, невероятны, сомнительны, не соответствуют здравому смыслу) и поэтому актуализируются посредством скрытых стратегий, имеющих Studia Linguistica. Випуск 5/2011 целью заблокировать проверку сообщаемой информации на правдоподобие, вероятность и приемлемость" [Голубева 2009].

Наличие интенциональной составляющей в текстах воздействующего характера позволяет рассматривать их в качестве элемента "манипулятивного дискурса, конструируемого с целью убедить адресата в ряде пропозиций P1… Pn определенного типа T, используя при этом соответствующие стратегии S" . В первую очередь, это относится к пропозициям о действительном состоянии вещей и моральным пропозициям, или пропозициям о желаемом состоянии вещей, которые проходят проверку не на истинность, а на соответствие общественным и культурным ценностям целевой аудитории. Моральные пропозиции с наибольшей легкостью эксплуатируются в манипулятивном дискурсе, "поскольку реальность может быть подвергнута проверке, в то время как нравственные ценности несравнимо менее стабильны. При этом приемлемость моральных пропозиций, актуализируемых дискурсом, обусловлена моральной культурой C, представляющей собой ряд предположений относительно желаемого состояния вещей, превалирующих в данной лингвокультуре" [Там же, 124].

Для определения понятия манипулятивный дискурс, воспользуемся системообразующими признаками, предложенными О.Л. Михалевой [Михалева 2009, 33]:

цель общения; участники общения; способ общения (избираемые стратегии и тактики). Под манипулятивным дискурсом мы понимаем коммуникативное событие, участниками которого являются представители различных социальных групп (в зависимости от вида институционального или персонального дискурсов), прагматической целью является создание в сознании адресата выгодных адресанту новых знаний, измененных ценностных установок и измененной языковой картины мира, не совпадающих с теми, которые адресат мог мы сформировать самостоятельно. Стратегия манипулятивного воздействия осуществляется при помощи разнообразных многоуровленевых лингвистических техник и приемов, таких как особая модальность, метафоризация, риторические вопросы, реализация категории свои-чужие и др.

Любой дискурс может стать манипулятивным, если цель его создателя – осуществление манипулятивного воздействия. В политическом дискурсе "лингвистический анализ даже небольшого отрывка из выступления политика позволяет выявить наличие большого количества специальных языковых средств, с помощью которых говорящий манипулирует сознанием слушающих, скрыто внедряя в психику адресата цели, мнения, установки, необходимые в его борьбе за власть" [Михалева 2003, 228].

Говоря о манипулятивном дискурсе рекламы, В.В. Зирка отмечает возможность "моделировать" сознание людей в соответствии с целями и нуждами, менять вековые устоявшиеся привычки, социальные нормы и коммуникативные традиции" [Зирка 2010, 18]. "В силу своих основных задач (повлиять на выбор потребителя в пользу продвижения товара, услуги) реклама может быть признана практически целиком манипулятивной сферой приложения языка" [Литунов 2008].

В бытовом дискурсе также присутствует прагматика манипуляции, что обусловлеПожидаева И. В.

но желанием коммуникантов скрыто воздействовать друг на друга на бытовом уровне: ("Иди, иди, доченька, на дискотеку! Веселись! И совсем не думай, что твоя мама умирает от головной боли") [Савкин 2005]. Манипулятивная прагматика виртуального дискурса направлена на изменение картины мира участников коммуникации путем особой модальности, целенаправленного преображения информации, переформатирования концептов и др.

Определяющими признаками виртуального манипулятивного дискурса являются следующие признаки:

Глобальный охват адресатной аудитории;

Имплицитность;

Иерархические отношения "свои – чужие"

Направлен на регуляцию ценностных отношений в социуме [Селиванова 2008];

Характеризуется наличием прагматических тактик и субъективных средств у адресанта для целенаправленного эффективного воздействия на адресата;

Динамичное изменение стратегий, коммуникативных параметров, каналов передачи информации (переход из ЖЖ в Твиттер, мобильный Интернет и т. п.) манипулятивного дискурса;

Характеризуется выраженным перлокутивным эффектом, основанном на знании адресантом принципов коллективного поведения (пример – события в Москве по разжиганию этноконфликта).

Выводы. Итак, любой дискурс может стать манипулятивным, если цель его создания – осуществление манипулятивного воздействия. Категориальные признаки дискурса актуальны для манипулятивного дискурса, при этом любой вид дискурса может приобретать манипулятивный характер. Дополнительным признаком манипулятивного дискурса является особая интенциональность адресанта, выраженная имплицитно соответствующими языковыми средствами, путем целенаправленного преображения информации, переформатирования концептов, особого синтаксиса и др. Манипулятивный дискурс характеризуется реализацией модальности и установок коммуниканта через призму различных дискурсов.

Наукові дослідження останнього десятиріччя спрямовані на вивчення діяльної та керувальної функцій мови; маніпуляція, заснована на лінгвістичних засобах, все більше привертає увагу вчених.

У даній статті досліджуються найбільш відомі підходи до понять дискурс та маніпуляція, розглядаються підходи до категорії маніпулятивний дискурс, пропонується авторське бачення цього поняття.

Ключові слова: вербальна маніпуляція, маніпулятивний дискурс, тональність, імпліцитність, картина світу.

The last scientific studies in the field of language are aimed on effecting and controlling functions. Manipulation based on the linguistic means becomes more and more attractive for the researchers. This article observes the most well-known approaches to discourse; manipulation and manipulation discourse definitions are looked upon; the author also proposes personal vision of the issue.

Key words: verbal manipulation, manipulative discourse, intentionality, implicitness, linguistic model of the world.

Studia Linguistica. Випуск 5/2011

Литература:

1. Беляева, И.В. Феномен речевой манипуляции: лингвоюридические аспекты. Монография.

– Ростов/нД.: СКАГС, 2008. – 243 с.

2. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. – М.: Прогресс-Универс, 1995.

– 456 с. Режим доступа: http://platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii.

3. Голубева Т.М. Языковая манипуляция в предвыборном дискурсе (на материале американского варианта английского языка). Автореф. дис… канд. филол. наук: 10.02.04 / Нижегород. гос. лингв. унт. – Нижн. Новгород, 2009. – 22 с. Режим доступа: http://www.prorector.org/rslkatn10.02.04-limit90.html.

Книж. дом "ЛИБРОКОМ", 2010. – 256 с.

5. Колтышева Е.Ю. Манипулятивное воздействие в современном рекламном тексте (на материале англоязычных глянцевых журналов для женщин). Дис. …канд. филол. наук: 10.02.19/ Ярослав.

гос. пед. ун-т им. К.Д. Ушинского. – Ярославль, 2008. – 281 с. Режим доступа: http://www.lib.uaru.net/diss/cont/286879.html.

6. Карасик В.И. Языковые ключи. – Волгоград: Парадигма, 2007. – 520 с

7. Литунов С.Н. Речевое воздействие и языковое манипулирование в рекламе. Режим доступа:

http://www.ippnou.ru/article.php?idarticle=003157.

8. Минкин Л.Р. Языковой знак в когнитивно-дискурсивной интерпретации // Наук. вісн. Чернівецького ун-ту: Збірник наукових праць. – Вип. 386. Романо-слов"янський дискурс. – Чернівці: Рута, 2008. – 140 c.

9. Михалева О.Л. Манипулятивный дискурс: специфика манипулятивного воздействия. – М.:

Книжный дом "Либроком", 2009. – 256 с.

10. Михалева О.Л. Языковые способы манипулирования сознанием в политическом дискурсе // Актуальные проблемы русистики: материалы междунар. науч. конф. / отв. ред. Т.А. Демешкина.

– Томск: Изд-во Томского ун-та, 2003. – Вып. 2. – Ч. 2. – С. 225–232

11. Попова Е.С. Структура манипулятивного воздействия в рекламном тексте // Изв. Уральского гос. ун-та. – Екатеринбург, 2002. – № 24. – С. 276–288.

12. Приходько А.Н. Когнитивно-коммуникативная типология дискурсов. Режим доступа:

http://www.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Vknlu/fil/2009_1/3.pdf.

13. Савкин А.И. Манипуляцию надо знать в лицо. Режим доступа: www.gazetamim.ru/mirror/psytech.

14. Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ.

– Харьков: Око, 1995. – Т. 1. – С. 83–100.

15. Селиванова Е.А. Принцип дискурсоцентризма и стратегические программы украинской телерекламы// Язык. Текст. Дискурс: Науч. альманах Ставр. отд. РАЛК. Под ред. проф. Г.Н. Манаенко.

Вып 6. – Краснодар, 2008. – 287 с.

16. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. – М.: Гнозис. – 326 с.

17. Dijk T.A. van. Studies in the Pragmatics of Discourse. The Hague, 1981; Blakemore D. Understanding Utterances. An Introduction to Pragmatics. Cambridge, 1993. – 342 р.

18. De Saussure L. & Peter Schulz (Eds). Manipulation and Cognitive Pragmatics: Preliminary Hypotheses. // Manipulation and Ideologies in the Twentieth Century: Discourse, Language, Mind. Amsterdam–

Похожие работы:

«1 1. Цели освоения дисциплины Цель освоения дисциплины: Ц1 подготовка выпускников к проектной деятельности в области создания машин и оборудования для горнодобывающей и перерабатывающей промышленности на платформе твердых полезных ископаемых в соответствии с техническим заданием и с использованием средств автоматизации проектирования.2. Место дисцип...»

«УДК330 Е.И.Кожевникова, г.Шадринск Эволюция взглядов на трансакционные издержки фирмы В научной среде недостаточно разработаны операциональные рамки использования трансакционных издержках, а в среде практиков ещё не сложилось четкого понимания природы трансакционных издержек и методо...»

«Промышленные [ Воздух ] котельные установки Обзор продукции [ Вода ] [ Земля ] [ Buderus ] Необходимо промышленное оборудование? Обращайтесь к нам! Будерус одна из крупнейших торговых марок теплотехнического оборудования в мире. Мы имеем опыт работы в этой отрасли с 1731 года. С...»

«Инженерно-геодезические изыскания Лекция 1 План 1. Этапы геодезических работ при строительстве сооружений 2. Виды технических изысканий 3. Изыскания для линейных сооружений 4. Изыскания площадных сооружений 5. Инженерно-топографическая классификация местности 6. Крупномасштабные съёмки...» ПРЕДПРИЯТИЯ В процессе хозяйственной деятельности практи...»В. И. ЗДРАВОМЫСЛОВ 3. Е. АНИСИМОВА С. С. ЛИБИХ ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ЖЕНСКАЯ сексопатология ПЕРМЬ 1994 57.12 3-46 ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Книга отпечатана по изданию: В. И. Здравомыслов, 3. Е. Анисимова, С. С, Либих.Функцион...»

2017 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - разные матриалы»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

УДК 811.161.1 ’42

ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ ЖАНРОВ И ПРАГМАТИКА ДИСКУРСА

Н. Ф. Алефиренко

THE THEORY OF SPEECH GENRES AND PRAGMATICS OF DISCOURSE

N. F. Alifirenko

Работа выполнена в рамках государственного задания НИУ «БелГУ» № 633662011.

Рассматриваются дискуссионные вопросы двухвекторного соотношения а) «речь (текст) - дискурс» и б) «речевой жанр - прагматика». Предпринимается попытка в разрабатываемой теории речевого жанра объединить языковые, лингвопрагматические и дискурсивные аспекты порождения художественного текста.

The article deals with the controversial points of bilateral correlation of a) “speech (text) - discourse” and b) “speech genre - pragmatics”. The author attempts to combine linguistic, linguopragmatic and discursive aspects of a literary text generation in the developed theory of the speech genre.

Ключевые слова: речевой жанр, речевой акт, дискурс, прагматика.

Keywords: speech genre, speech act, discourse, pragmatics.

Научная интрига данной темы состоит в противоречивости двух проблемных блоков: а) «речь (текст) -дискурс» и б) «речевой жанр (РЖ) - прагматика». Попытка если не разрубить, то хотя бы слегка развязать первый гордиев узел была предпринята в нашей коллективной монографии (ТиД, 2012).

Дискурс в широком его понимании - это субъективное речемыслительное отображение в нашем сознании картины мира. Важнейшим же средством объективирования такого отражения служит словесный текст. Не менее сложным является взаимоотношение второй пары понятий, где до конца не выявлены сущностные свойства ни речевого жанра, ни прагматики. Начнем с последнего понятия. В лингвистическом осмыслении прагматики можно выделить три подхода. Два из них - «континентальный» и «англо-

американский» - были намечены ещё ван Дейком . Первый из них выстраивался на семиотике Ч. Морриса, согласно которой прагматика - часть семиотики, в ведении которой находится проблема отношения знаков к их интерпретаторам. А поскольку для большинства знаков интерпретаторами выступают носителя языкового кода, то прагматика объективно оказывается «ответственной» за все составляющие дискурсивной деятельности человека - когнитивную, семиозис-ную и этнокультурную. Кроме этого, такое понимание лингвопрагматики открывает новые возможности для осмысления речевого акта, а также, как полагает Г. Г. Хазагеров, перебросить мост от речевого акта к дискурсу. Согласимся, что здесь пока больше вопросов, чем ответов на них. Будем исходить из известного: в 60 - 70 гг. XX века прагматика вышла на новый виток своего развития под влиянием теории речевых актов (Дж. Л. Остин, Дж.-Р. Серль, З. Венд-лер и др.). В современной лингвопоэтике более чётко определены категориально-понятийные основы теории речевых актов, более или менее четко установлены фокусы сопряжения речевых актов и прагматики речи , тогда как теория РЖ находится в стадии становления в надежде обрести общефилологический статус.

В речевой интеракции активизируются средства дискурсивной бивалентности. Прагматика же текста,

реализующего дискурс, отображает энергетику суггестивного воздействия автора или персонажа на реципиента (на того, на кого направлено сообщение). В любом акте художественной коммуникации один из её субъектов использует такие языковые средства, которые способны передать его мысли, чувства и переживания. Отсюда вытекает, что главным условием удачного осуществления речевого акта служит вербализация авторских интенций и адекватное их восприятие адресатами.

Второй, «англо-американский», подход к пониманию прагматики выдвигает в качестве своего интеллектуального авангарда проблемы импликатуры, пресуппозиции, речевых актов и дискурса. В этом своём ракурсе лингвопрагматика существенно расширяет свою проблематику, включив в том числе и те проблемы, которые ранее находились в ведении стилистики, коммуникативного синтаксиса, риторики, психолингвистики, теории дискурса и некоторых других наук. Однако такое расширение само по себе не решает проблемы взаимоотношения РЖ и прагматика дискурса. Для её решения разрабатывается третий подход: найти точки соприкосновения этих явлений через лингвопрагматику . Весьма продуктивно в этом направлении работают А. Вежбицкая, В. В. Дементьев, М. Ю. Федосюк, Ф. С. Бацевич и др. Их концепции выстраиваются главным образом на включении в ряд «речевой акт - речевой жанр» понятий ситуативного контекста и функций речевого высказывания. В такой парадигме дискурс - это и речевой акт, и высказывание, и текст. Причем такой речевой акт обычно сопровождается мимикой, жестами, пространственным поведением собеседников и другими экстралингвис-тическими факторами.

Однако, чтобы интегрировать все эти составляющие дискурсивной деятельности, сосредоточимся на их своеобразии. Важные ориентиры в столь непростом деле содержатся в концепции М. М. Бахтина -основателя теории РЖ. Под понятием «речевой жанр» учёный понимал особый тип высказываний, объединяемых общей тематической, композиционной и стилистической доминантой. Иными словами, это понятие получает достаточно откровенную текстопо-

рождающую квалификацию дискурсивно-стилистического характера. Можно говорить, что с точки зрения лингвопрагматики речевые акты - это прежде всего отдельные высказывания, суггестивно направленные на адресата, а РЖ - средства дискурсивного взаимодействия [ср.: 2]. Если речевые акты отображают лишь ситуативный фрагмент художественной коммуникации, то РЖ охватывают всю архитектонику дискурсивного общения. Отношения речевых актов и речевых жанров можно считать иерархическими, поскольку каждый РЖ состоит из совокупности определенным образом организованных речевых актов (В. В. Дементьев, Т. В. Шмелева, А. Вежбицкая). Причём эти отношения непростые: структурными элементами одного РЖ чаще всего выступают несколько речевых актов. И, наоборот, в одном типе РЖ могут встречаться разные речевые акты .

В силу таких перипетий между речевыми актами и дискурсом нет прямой корреляции, поскольку дискурс включает не только высказывания, но и более масштабные категории - коммуникативные стратегии и речевые тактики коммуникантов, моделирующие дискурсивные ситуации. Последние категории непосредственно связаны с РЖ. Поэтому для адекватного понимания природы и сущности дискурса такая категория, которая бы могла интегрировать в себе не только самые общие интенции участников общения, но и другие составляющие художественной коммуникации. И как вытекает из предыдущих суждений, такой категорией, несомненно, является РЖ.

Итак, речевой жанр - это дискурсивный тип, объединяющий тематически, композиционно и стилистически маркированные речевые акты, характеризующиеся общностью коммуникативной цели, авторской интенцией, языковой личности адресата и архитектоникой ситуативного контекста общения.

Коммуникативно-прагматическая стратегия исследования РЖ наилучшим образом способствует преодолению «абстрактного объективизма» Ф. де Соссюра и воплощению идей М. М. Бахтина о языке-речи как действительной реальности. Напомним методологически значимое суждение ученого: «Действительная реальность языка-речи является не абстрактная система языковых форм и не изолированное монологическое высказывание и не психофизиологический акт его существования, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемого высказыванием и высказываниями. Речевое взаимодействие является, таким образом, основною реальностью языка» . Надо полагать, здесь под речевым взаимодействием имеется в виду функционально-смысловая связь языка-речи с событийными и прагматическими факторами устного и письменного общения. Бахтинские идеи получили достаточно плодотворное развитие в виде социолингвистического и лингвопрагматического исследования языка-речи. Первое направление изучает функциональные свойства языка: применение языка в конкретных речевых ситуациях, влияние коммуникативной компетенции того или иного этноязыкового

коллектива. При этом речь идет о языке как норме, о семантических полях, свойственных разным культурам, о языковом поведении и т. п. Во втором направлении в центре внимания оказывается прагматический потенциал языка-речи, коммуникативные

ситуации и способы языкового воздействия. В рамках той или иной речевой ситуации рассматриваются иллокутивные и перлокутивные функции языка и их речемыслительное обеспечение: перформативы, пресуппозиции, пропозиции и др. Все это, конечно, крайне важно для теории РЖ, однако, оставаясь вне системной интеграции, лишь косвенно с ними соотносится. Для понимания внутренних стимулов взаимодействия дискурса и РЖ важно найти скрытые дискурсивные нити, соединяющие историко-культурные, прагматические и собственно языковые аспекты РЖ. Такого рода интегративный подход базируется на том, что дискурсивное полотно соткано из языка. Однако дискурс - «это не просто язык на сверхфразовом уровне» . Его нелинейная организация выстраивается на совокупности таких понятий, как дискурсные формации, интердискурс, интрадискурс, пре-конструкт. Последние связаны с парафразами и пресуппозициями, выводящими дискурс в сферу культуры.

Могла ль Биче словно Дант творить,

Или Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить...

Но, Боже, как их замолчать заставить!

(А. Ахматова «Эпиграмма»)

Как показывает предыдущий анализ, роль дискурса весьма значительна не только в статусном определении РЖ, но и в его культурной маркированности. В его рамках формируется основная единица РЖ, которую мы называем дискурсемой - некий квант амбивалентного знания, соответствующий одному фокусу дискурсивно-культурного сознания и являющийся носителем дискурсивной архитектоники РЖ. В приведенной выше «Эпиграмме» можно выделить три дис-курсемы: (1) «Биче и Лаура не смогли», (2) «Я смогла», (3) «Как заставить женщин молчать». Дис-курсема не всегда тождественна предложению-высказыванию. В каждой дискурсеме, как правило, содержится один двухслойный элемент новой информации, совмещающий в себе пропозициональные и пресуппозитивные знания.

Лингвокультурологический синтез в единой теории РЖ лингвистического и прагматического направлений позволяет, на наш взгляд, объединить диалогические и языковые аспекты РЖ в единое ценностносмысловое пространство дискурса. В основе такого подхода лежит гипотеза, согласно которой в РЖ находит материальное выражение взаимное воздействие дискурса и культуры . Иными словами, РЖ является той категорией, в которой объективируются и дискурсивные, и лингвокультурные факторы рече-порождения. Поскольку РЖ и культура находятся в опосредованных отношениях, то роль посредника здесь как раз и выполняет дискурс. Поэтому осмысление сущности взаимосвязи между РЖ и культурой осуществляется главным образом через анализ дис-

курса. Вместе с тем надо полагать, каким бы широким не было понимание дискурса он никоим образом не может заменить собою лингвокультуру. Конечно, на дискурсе всегда лежит печать историко-культурной и лингвокультурной детерминированности, но по природе и сущности своей он не сводим к факторам своей обусловленности. Дело в том, что само понятие культуры, как и понятие языковой личности, наполняется в дискурсе иным содержанием. Культура здесь служит той пресуппозитивной средой, на фоне которой осуществляется дискурсивная деятельность. Субъект дискурсивной деятельности изначально связан с языком, в силу чего в лингвистике он получил название языковой личности. Таким образом, субъект дискурсивной деятельности является одновременно и субъектом языка, и субъектом культуры, между которыми существуют симптоматическое отношение. Их суть состоит в индетерминации: языковое сознание выступает специфическим воплощением дискурса, точнее, дискурсивных идеологий; а дискурс, в свою очередь, служит специфическим материальным воплощением культуры.

При этом следует помнить, что сознание языковой личности значительной частью погружено в подсознание. А поскольку языковое сознание - специфическое воплощение дискурса, то и в дискурсе не менее значительными оказываются речежанровые механизмы подсознательного управления процессами порождения текста (продукта дискурсивной деятельности).

Из тюремных ворот, Под пасхальный звон,

Из заохтенских болот, Незваный,

Путем нехоженым, Несуженый, -

Лугом некошеным, Приди ко мне ужинать.

Сквозь ночной кордон,

А. Ахматова «Заклинание»

Намерение выразить заклинание уже на подсознании предполагает наличие трех основных атрибутов данного РЖ: императива, подчинения, магии слова для преодоления всевозможных препятствий (из тюремных ворот, из заохтенских болот, путем нехоженым, лугом некошеным, сквозь ночной кордон).

Однако, хотя дискурсивное смыслообразование и предполагают наличие языковой личности, причастной к культуре и к подсознательному, дискурс не может и не должен их подменять. В нашем понимании, внутренняя связь дискурса и РЖ осуществляется через текст, который, собственно, и является объектом дискурс-анализа. Напомним, что дискурс-анализ - это, скорее, не столько анализ, сколько метод, применяемый для адаптации дистрибутивного подхода к изучению сверхфразовых единиц в том или ином тексте. При этом термин анализ при всей его многозначности не кажется избыточным, поскольку, во-первых, действительно предполагает разложение дискурса на части и, во-вторых, служит пистемологическим средством изучения произведения (поэтического, например) в лингвистическом, текстовом и собственно дискурсивном аспекте.

Имеющийся опыт лингвистического применения такого анализа Л. Альтюссером направлен на выделе-

ние и функционально-семантическое описание языковых единиц, конституирующих данный текст. Текстовый анализ подчинен экспликации скрытых, подтек-стовых, смысловых пластов содержания текста, микротекста или контекста. В этой части анализа под объективом исследователя оказываются прежде всего такие текстовые категории, как когезия, тема, топики, в центр внимания попадают разного рода интертекстуальные связи исследуемого текста. Поскольку текст является продуктом дискурсивной (речемыслительной) деятельности человека в ее историкокультурной обусловленности, собственно дискурсивный анализ призван раскрыть «под невинностью говорения и слушания скрытую глубину дискурса бессознательного» . Однако, несмотря на дискурсивную терминологию, альтюссерианский подход все же скорее применим к тексту, чем к дискурсу: он позволяет выявить и интерпретировать прежде всего «скрытые силы» текста. При всем тек-стоцентризме он все же дал необходимый импульс М. Фуко (1966) для разработки дискурс-анализа, ориентированного на описание дискурса «как механизма высказывания и как институционного механизма» .

Для понимания связи дискурса с РЖ и культурой важны обе концепции - лингвистическая и прагматическая. Первая обращает нас в ментальную сферу бессознательного, а вторая - к скрытым, культурно обусловленным смыслам текста. И все же их методологические установки неприемлемы, поскольку не учитывают внутренней связи текста с порождающей его средой и, прежде всего, с типовой речевой ситуацией. В этом плане ценным оказывается замечание о том, что «любой дискурс существует лишь ради кого-то и в определенной ситуации» . Именно связь текста с речевыми ситуациями позволяет рассматривать дискурс как одно из важнейших условий лингвокультурологической дентификации того или иного РЖ. Для реализации такой концепции нужен такой дискурс-анализ, который позволил бы удержать в поле зрения одновременно языковые, текстовые и культурно-ситуативные составляющие дискурса. Его создание будет способствовать формированию нового, как нам представляется, достаточно перспективного направления в теории РЖ - лингвокультурологического.

Соотношение РЖ и прагматики дискурса определяется тем, что дискурс, по одному из его толкований, - это высказывание, текст, понимаемый как дискурсивное событие, или речевые акты, сопровождаемые мимикой, жестами, пространственным поведением собеседников и другими экстралингвистическими факторами. Значит, как и текст, РЖ является прежде всего продуктом дискурсивной деятельности человека.

Лирико-прозаический РЖ характеризуется доминантным подчинением прозаического текстопорож-дения лирической архитектонике всего нарратива поэтической прозы. Это объясняется двуродовой сущностью поэтической прозы вообще, её принадлежностью к так называемому лиро-эпическому жанру словесного творчества. В литературоведении наиболее ярким его представителем стали «стихотворения в прозе». Кроме них, двуродовые признаки

присущи «лирическим отрывкам в большой прозе» (И. С. Тургенев, В. Г. Короленко, В. М. Гаршин, И. Ф. Анненский, С. Н. Сергеев-Ценский, А. Белый и

В текстах такой архитектоники взаимодействуют не только разные роды литературного творчества -лирика и эпос, но и разные структуры нарратива - поэтическая и прозаическая. Причём их соотношение носит гетерогенный характер: по форме - прозаическая речь, а по семантико-стилистической архитектонике - поэтическая. Такое сопряжение в речепорож-дении получало неоднозначные оценки как со стороны исследователей, так и со стороны авторов, работающих в одном из литературных родов. Так, по мнению З. Гиппиус, беллетристы, приближая прозу к стихам, дают нечто смешное, лишенное обоих очарований, - очарования прозы и, отличного от него, очарования стихов . Правда, поэтесса признаёт, что любые искания новых форм праведны. Она, скорее, выступала против полумеханического сближения прозы и стихов. Разумеется, такое полумеханическое сближение недопустимо и в лингвопоэтике. Несмотря на интерес к поэтической прозе, как РЖ лирикопрозаический дискурс не получил однозначного истолкования, о чём свидетельствуют определения, данные в работах М. Л. Гаспарова, Н. М. Шанского, А. Квятковского, В. Жирмунского, Ю. Б. Орлицкого, С. А. Липина, В. Д. Пантелеева и др.

Проникновение в нарративное своеобразие лирической прозы, обусловливающее её речежанровую специфику, начинается, прежде всего, с осмысления механизмов достижения композиционно-речевого единства текста, реализуемое через первичные РЖ (формы монолога, адресованную речь, диалог, риторические структуры). Это служит исходным пунктом понимания того, что за исследуемым текстом действительно стоит лирико-прозаический дискурс. Так, отнесение рассказа В. И. Белова «Весенняя ночь» к лирико-прозаическому дискурсу основывается именно на выявлении композиционно-речевого единства данного текста. Оно достигается прежде всего лирическим описанием ощущений и переживаний человека, его мысленного и чувственного проникновения в тайны природы. Причем так называемые «картины природы» даны в рассказе опосредованно: через глубоко личностное восприятие автора. Прозаической является форма повествования: внешний мир представлен в его денотативно-ситуативной репрезентации, что характерно для эпического нарратива. Лирическая составляющая не простая декоративностилистическая орнаментация текста. Она органически интегрирована в архитектонику текста: денотативно-ситуативное содержание подвергается художественно-образной и символической интериоризации.

Художественно-образной интериоризацией мы называем лингвокогнитивный перевод внешних по своей форме процессов номинации в процессы рече-мышления, протекающие в языковом сознании. При этом экстралингвистические объекты номинации подвергаются лингвокогнитивной трансформации: обобщаются, вербализуются, превращаясь в художественные концепты, и, как таковые, становятся способными к дальнейшей художественно-образной модификации.

Причём доминантные концепты реализуют практически весь текстообразующий и сюжетообразующий потенциал лирикопрозаического дискурса. При этом базовые художественные концепты лирико-прозаического дискурса настолько трансформируются, что описываемая денотативная ситуация выходит за рамки возможностей внешней деятельности, переходя в область символической интериоризации внешнего мира. И самое главное: сущность художественнообразной и символической интериоризации не в том, что внешняя денотативная ситуация лирикопрозаического дискурса перемещается в область языкового сознания, становится частью внутреннего мира автора и читателя. Хотя и такого рода метаморфозы художественного слова в лирико-поэтическом дискурсе имеют феноменальное значение. Художественно-образная интериоризация в поэтической прозе -это процесс, в котором этот внутренний план формируется и выражается. В этом, на мой взгляд, скрывается вековая тайна лингвокреативного мышления автора и читателя. Объективацию денотативной ситуации, интериоризацию и трансформацию, на мой взгляд, следует считать основными концептуальными структурами любого художественного текста, в том числе и лирикопрозаического. С одной существенной оговоркой: в лирикопрозаическом тексте их значимость представляет обратный порядок: трансформация - интериоризация - денотативная ситуация.

Под влиянием психологии принято считать, что наше мышление происходит в сети нервных связей коры головного мозга. Отсюда убеждение, что автор сначала объект художественного описания мысленно моделирует, а затем придает ему соответствующую словесную форму.

Анализ лирико-прозаического дискурса показывает, что чаще всего всё происходит в обратном направлении: из хаоса мыслей и чувств, из смутных и спонтанно рождающихся образов возникает упорядоченная художественным мышлением красота, гармония мысли, чувства и слова. Ещё Л. Витгенштейн обращал внимание на то, что наши мысли приобретают форму только тогда, когда мы говорим или пишем. До этого мы не обладаем заранее систематизированными и упорядоченными мыслями. Они кодируются в слова только в процессе их вербализации. Философ писал: «Когда я говорю или пишу, [...] возникает система импульсов, исходящих из моего мозга и связанных с моими произнесенными или написанными мыслями. Но почему надо считать, будто эта система распространяется и дальше к центру? Почему не предположить, что этот порядок возникает, так сказать, из хаоса?" . Однако не противоречат такого рода суждения креативности языкового сознания? - Если связь между мыслью и словами осуществляется не по заранее спланированному (упорядоченному) сценарию, а формируется при намерении выразить свои мысли и чувства для других, то такого рода умственная активность принадлежит речевому сознанию, природа которого в его исходной диалогичности. М. М. Бахтин разъяснял её так: «Я осознаю себя и становлюсь самим собой только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого... Само бытие человека (и внешнее, и внутреннее) есть глубо-

чайшее общение. Быть - значит общаться... Быть -значит быть для другого и через него - для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе" . Диалогичность (не диалог!) - центральное категориальное свойство лирико-прозаического дискурса, глубина и корректность воплощения которого определяет «высокую» поэтическую прозу от полумеханического сближения прозы и стихов, против которого выступала

З. Гиппиус.

Если автору лирико-прозаического текста не удается осуществить «диалогического» упорядочения мыслей-высказываний, если он обращается к другим с тем, что не отвечает их ожиданиям, такая художественная коммуникация теряет всякий смысл, поскольку остается не реализованной главная когнитивнопоэтическая доминанта текста - диалогичность, без которой нет лирико-прозаического текста.

Всё это создаёт особую коммуникативную стратегию лирико-прозаического жанра, состоящую в органической интеграции трех линий, восходящих к сказанию, исповеди и словесно-креативной медитации. Сказательная линия придаёт лирикопрозаическому жанру повествовано-народный, исторический или легендарный характер (например: сказание о невидимом граде Китеже). Исповедь - кроме религиозного значения «обряд покаяния в своих грехах перед священником», в лирико-прозаическом дискурсе обретает переносный смысл «Откровенное признание в чем-н., рассказ о своих сокровенных мыслях, взглядах. Искреннее и полное признание в чем-н., покаянное, откровенное изложение чего-н. (Например: авторская исповедь; исповедь горячего сердца. - Ф. М. Достоевский).

Медитация (от лат. шейНаНо - размышление) -измененное состояние сознания. При этом сознание освобождается от мыслей, образов и чувств, которые связаны с обременительным внешним миром, когда психика человека приводится в состояние самоуглубленности и сосредоточенности, играющее важную роль для обретения возвышенных сфер познания . Эта линия коммуникативной стратегии лирикопрозаического жанра приводит к расширению сознания до своего рода эйфории.

Такое композиционно-речевое триединство подчинено реализации многоаспектного интенциональ-ного спектра лирикопрозаического жанра. В этом триединстве следует искать те различные по характеру речемыслительные установки, с которыми входят в «диалог» автор и читатель. Поскольку же эти установки не подлежат формальному анализу, их нужно выявлять косвенным способом - при помощи когнитивно-герменевтической методики исследования , предназначенной для (а) выявления жанровых признаков ли рикопрозаического текста, б) способов их языкового выражения и в) принципов взаимосвязи.

В наше время разрабатывается когнитивнопоэтическая теория РЖ на основе соотношения: а) литературно-жанровой природы произведения, б) его языковой материи, в) композиционно-речевой, г) се-мантико-стилистической архитектоники.

При этом когнитивная поэтика интегрирует в себе традиционные подходы к изучению жанра, учитывая, разумеется, новые идеи когнитивной стилистики. В центре внимания такие представления теоретиков формальной школы о жанре как о «группировке приемов» , исторически сложившейся совокупности поэтических элементов, не выводимых друг из друга, но ассоциирующихся друг с другом в результате долгого сосуществования (М. Л. Гаспаров). На интегративное развитие понятия речевого жанра ориентируется и современная европейская лингвопо-этика. Ю. Кристева, например, пишет, что «всякая эволюция литературных жанров есть бессознательная объективация лингвистических структур, принадлежащих различным уровням языка» . Действительно, система языковых признаков РЖ обусловливается литературно-жанровым своеобразием произведения. Специфика каждого РЖ определяется целостной конфигурацией содержательной и формальной сторон текста. Развитие теории РЖ всё ещё осложняется отсутствием единого категориального критерия. Обращение же к нескольким критериям, хотя и не лишено поисковой целесообразности, не придаёт создаваемым теориям целостной завершенности. Решение этой проблемы - задача когнитивной лингвопоэтики будущего.

Литература

1. Алефиренко, Н. Ф. Когнитивно-прагматическая субпарадигма науки о языке / Н. Ф. Алефиренко // Когнитивно-прагматические векторы современного языкознания. - М.: Флинта: Наука, 2011.

2. Бахтин, М. М. Собр. соч.: в 5 т. - Т. 5 / М. М. Бахтин. - М., 1996.

3. Бацевич, Ф. С. Лінгвістична генологія: проблеми і перспективи / Ф. С. Бацевич. - Львів: Паіс, 2005.

4. Витгенштейн, Л. Философские работы: в 2 ч. / Л. Витгенштейн. - М., 1994. - Ч. 1.

5. Гиппиус, З. Литературный дневник 1899 - 1907 гг. / З. Гиппиус. - М., 1907. - 463 с.

6. Дейк, Т. А. Ван. Язык. Познание. Коммуникация / Т. А. Ван Дейк. - М.,1989.

7. Кожина, М. Н. Речеводческий аспект теории языка / М. Н. Кожина // 81уШйка. VII. - Ороіе, 1998.

8. Кристева, Ю. Избранные труды: разрушение поэтики / Ю. Кристева. - М., 2004.

9. Озерова, Е. Г. Культурологические доминанты поэтической прозы / Е. Г. Озерова // Вестник Харьковского национального университета им. В. Н. Карамзина. - Харьков, 2009. - № 55.

10. Остин, Дж. Л. Слово как действие / Дж. Л. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1986. -Вып. Хт

11. Пульчинеллы, О. Э. К вопросу о методе и объекте анализа дискурса / О. Э. Пульчинеллы // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.

12. Робен, Р. Анализ дискурса на стыке лингвистики и гуманитарных наук: вечное недоразумение / Р. Робен // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.

13. Серио, П. Как читают тексты во Франции / П. Серио // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.

14. Текст и дискурс: учебное пособие / Н. Ф. ТиД-Алефиренко [и др.]. - М.: Флинта: Наука, 2012.

15. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика / Б. В. Томашевский. - М.: Аспект-Пресс, 1996. - 333 с.

16. Althusser, L. “Contradiction and Overdetermination: Notes for an Investigation” in For Marx / B. Brewster, L. Althusser. - London; New York: Verso, 2005.

17. Rajneesh, B. S. Meditation: The Art of Ecstasy / B. S. Rajneesh. - New York, 1976.

Алефиренко Николай Фёдорович - заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор Национального исследовательского университета Белгородского государственного университета, 8-4722-33-65-08, n-alefirenko @rambler.ru.

Alefirenko Nikolay Fedorovich - Professor, Honoured Scientist of Russian Federation, Professor at the Russian language and teaching methodology Department of Belgorod National Research University.

Краснодар

На основе сделанных наблюдений нами были представлены формы и виды стратегий речевого манипулирования в дискурсе PR, предполагающих выбор оптимальных средств и способов целенаправленного воздействия на индивидуума и социум посредством коммуникативно-информационных каналов.

Результаты исследования указывают на то, что передача информации реципиенту сопровождается порождением определенного психоэмоционального состояния получателя информации: происходит процесс возникновения определенного набора коммуникативных актов с установками на негативное или позитивное позиционирование участников коммуникативной ситуации, при этом позиционирование может проявляться в различных типах высказываний, отображающихся в речевом общении и дающих возможность скоррелировать эти конституенты с типами пресуппозиций.

1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ

В ИЗУЧЕНИИ ДИСКУРСА PR

1.1. О БЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИСКУРСА

В современном обществе информация в результате общемирового характера информационных процессов становится не только предметом или средством достижения тех или иных целей, но и основным фактором воздействия на все стороны жизни

и деятельности общества.

В этой связи в лингвистике все большее значение сегодня приобретает теория дискурса, поскольку лингвопрагматика определяет дискурс как категорию, имеющую социальное содержание, акцентирующую внимание прежде всего на динамичном, развивающемся во времени характере языкового общения. Дискурс социален, поскольку любая коммуникативная ситуация предполагает общение, обмен информацией, в которой участники обладают определенным социальным статусом. Наиболее существенным поэтому представляется исследование текста как процесса, важным фактором которого считается анализ текста с позиции ситуации реального общения (дискурс) и за рамками такой ситуации. Лингвистическое понимание дискурса весьма многообразно, так, к примеру, М. Стаббс выделяет три основные характеристики дискурса: дискурс – это единица языка, б льшая по объему, чем предложение; дискурс тесно связан с социальным контекстом использования языка; дискурс – диалогичен . Принятая в зарубежной лингвистике трактовка дискурса, восходящая к Э. Бенвенисту, определяет дискурс как некий эмпирический объект, при возникновении которого происходит разрыв с грамматическим строем языка, в результате этого дискурс воспринимается как свойственный той или иной личности индивидуальный внеязыковой код, коррелирующий с грамматическим строем языка. Для того чтобы декодировать информацию, передаваемую индивидуумом посредством личного кода, реципиенту необходимо приложить определенные усилия для адекватного восприятия этого кода (кода дискурса) и логично и

верно соотнести себя с определенной коммуникативной ситуацией.

П. Серио называет восемь значений в трактовке термина «дискурс»: 1) определение понятия «речь» в соссюровском смысле, иными словами, любое конкретное высказывание; 2) единица, превосходящая фразу по размеру; 3) в рамках прагматики – воздействие высказывания на получателя с учетом ситуации высказывания, которая подразумевает субъекта высказывания, адресата, момент и определенное место высказывания; 4) основной тип коммуникации – беседа; 5) понимание речи (по Э. Бенвенисту) с позиции адресанта в контрасте с повествованием, где мнение говорящего не учитывается; 6) использование единиц языка, речевая актуализация единиц языка; 7) влияние социальной или идеологической позиции на определенные системы ограничений, которые накладываются на неограниченное число высказываний (например, «феминистический дискурс», «административный дискурс» и пр.); 8) теоретическая составляющая, которая предназначена для анализа условий реализации текста [Серио 1999].

Поскольку дискурс понимается как речь, противопоставляемая языку, то, естественно, возникает необходимость введения категории текста. В данной работе мы будем выделять составляющие элементы при рассмотрении понятий «речь» и «текст». Т.А. Ван Дейк одним из первых специалистов в западноевропейской лингвистике проводит четкую границу между понятиями «текст» и «дискурс»: «Дискурс – актуально произнесенный текст, а текст – это абстрактная грамматическая структура произнесенного. Дискурс – это понятие, касающееся речи, актуального речевого действия, тогда как текст – это понятие, касающееся системы языка или формальных лингвистических знаний, лингвистической компетентности» [Ван Дейк 1989: 124]. Иными словами, дискурс уже не есть собственно речь, это скорее абстрактное понятие речи. Лингвистический энциклопедический словарь так определяет данный термин: дискурс – это «связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное, социальное действие, как компонент, участ-

вующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах)».

Однако в науке по-прежнему нет единого определения дискурса, но тем не менее большинство ученых приходят к мнению, что в трактовке понятия «дискурс» должны учитываться его основные формальные, функциональные и ситуационные особенности.

Термин «дискурс» был предложен Э. Бьюссансом в работе «Язык и дискурс» (1943 г.), где дискурс рассматривался как механизм перевода языка – знаковой системы – в живую речь. Э. Бьюссанс включил дискурс в бинарную оппозицию: язык – речь – дискурс. В то время трактовка дискурса являлась синонимичной понятиям «текст» и «речь». Кардинальные изменения в осмыслении концепции дискурса начались лишь в 1960-х гг. с появлением структурной лингвистики, смысл которой заключался в том, что язык – это универсум, матрица, несущая в себе кодированную информацию о явлениях окружающей действительности, а структура языка – своего рода инструмент в создании и изменении реальности. Ярким представителем структурного подхода к изучению и анализу дискурса стали исследования, предложенные Клодом Леви-Строссом [Леви-Стросс 1993, 2001]. В основе его работ лежит изучение дискурса древних мифов, их открытой структуры, поскольку мифологический дискурс производит разнообразные вариации субъективной реальности, с помощью которой воспринимается окружающая действительность.

Структурно-лингвистический подход к исследованию дискурса был в большей степени разработан представителями французской школы дискурс-анализа: М. Пеше, П. Серио, Э.П. Орланди, Ж.-Ж. Куртинном и Д. Мальдидье . Основным итогом работы Мишеля Пеше считается разработка дискурса как социокультурной структуры, которая указывает место личности в социуме. Изначально данная концепция была предложена Луи Альтюссером

– марксистом-структуралистом. Вместе с тем оригинальность трактовки дискурса М. Пеше заключается в том, что происходит корреляция лингвистического и идеологического подходов на уровне структурного дискурс-анализа текста. Ученый рассматри-

вает дискурс как некий центр сосредоточения идеологии и языка: дискурс-анализ служит инструментом исследования идеологических концепций употребления языка, а также посредством языка происходит реализация идеологических установок. Сам процесс дискурса М. Пеше относил к сфере идеологических классовых отношений . С позиций лингвистики этот процесс является своего рода системой отношений метонимии, синонимии, парафраз, связанных с идеологией, где данные структуры осуществляют корреляцию индивидуального и социального в дискурсе. В основу автоматического дискурс-анализа М. Пеше легла гипотеза о взаимовлиянии времени, места и социокультурного фактора в формировании дискурса, причем принципиальны социально-исторический и социокультурный аспекты, поскольку не личность формирует дискурс, а «матрица смыслов» или «идеологическая формация». Таким образом, индивидуум как субъект дискурса идеологически позиционирован и формируется под влиянием структур дискурса. Эти дискурсивные структуры М. Пеше определяет как «интердискурс» .

Знаменитый голландский ученый Теун Ван Дейк, посвятивший ряд работ исследованию данной проблемы, рассматривает дискурс как связную речь в устной и письменной форме, при котором происходит взаимодействие отправителя сообщения и реципиента. Т. Ван Дейк подчеркивает идею о том, что полноценное понимание дискурса основано на контекстуальной природе дискурса, поскольку дискурс – сложное и многоплановое коммуникативное явление, сочетающее в себе самые разнообразные экстралингвистические факторы в процессе коммуникации. Кроме того, дискурс прямо или/и косвенно связан с деятельностью социума и индивидуума в данном социуме, поскольку дискурс – это «существенная составляющая социокультурного взаимодействия» [Ван Дейк 1989: 53].

В отечественной лингвистике трактовки дискурса довольно многочислены. К примеру, М.Л. Макаров отмечает, что «во многих функционально ориентированных исследованиях видна тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность – структурность, процесс –

продукт, динамичность – статичность и актуальность – виртуальность. Соответственно различаются структурный текст-как- продукт и функциональный дискурс-как-процесс» [Макаров 2003: 83]. Анализируя научные дефиниции дискурса, М.Л. Макаров показывает основные координаты, с позиции которых определяется дискурс: формальная, функциональная, ситуативная интерпретации [Макаров 2003: 33–48]. Во-первых, формальная интерпретация – это понимание дискурса как образования выше уровня предложения. Во-вторых, функциональная интерпретация

– это понимание дискурса как использования (употребления) языка, т.е. речи во всех ее разновидностях. В связи с этим вполне оправданно обращение к дискурсу многих ученых, которых интересует теория речевых актов, логическая прагматика общения, конверсационный анализ, анализ диалога, лингвистический анализ текста, критический анализ дискурса, проблемы социолингвистики и этнографии коммуникации, когнитивной лингвистики

и психолингвистики. В этой связи Е.И. Шейгал замечает, что в ряду смежных понятий «язык – речь – дискурс – текст» язык «противопоставлен всем трем понятиям – речи, дискурсу, тексту»

[Шейгал 2004: 10].

Одним из новых направлений в исследовании дискурса является лингвосинергетическая теория дискурса. В.Г. Борботько в книге «Принципы формирования дискурса: от психолингвистики к лингвосинергетике» рассматривает дискурс как коммуникативную интеракцию, где основные фазы речевого действия носят взаимоусиливающий характер: профаза (подготовительная фаза)

и эпифаза (исполнительная фаза). Профаза и эпифаза взаимосвязаны посредством энергетических зарядов: заряд профазы – ретроспекция (проекция прошлого в настоящем), эпифаза – перспектива (проекция будущего), имеющая суггестивную направленность: «…всякое высказывание, организованное глаголомпредикатом, действует в целом как узловой оператор деятельности, совершающий интерполяцию двух состояний реальности – исходного и результирующего» [Борботько 2009: 119–127]. В лингвосинергетической модели дискурс включает в себя фазовые траектории, осуществляющие нелинейную связь профазы и эпифазы и их разветвление, при этом структурно дискурс рассматри-

Размещено на https://сайт

Прагматика дипломатического дискурса в условиях военно-политического противостояния

Интент-анализ дипломатического дискурса в кризисной ситуации призван определить преобладающий характер интенциональности в речи представителей МИД РФ на основе выявления и подсчёта всех означенных дипломатами интенций, а также выяснить, каким образом конфликтный дискурс трансформирует «стерильную» дипломатическую коммуникацию.

Объясниться, чётко и предельно понятно донести позицию МИД России по вопросу того или иного кризисного процесса и путей выхода из него - основная цель дипломатов, чьим оружием издавна являлось слово. Намерения, облекаемые в языковую форму, выражаются таким образом, чтобы они были понятны адресанту высказывания. За одним-единственным заявлением, интервью или комментарием может скрываться не один час брифингов, сопровождающихся тщательным подбором лингвистических средств.

Понимание - индикатор успешности речевых усилий, затраченных адресантом и главный критерий успешности коммуникации в целом. В связи с этим субъективность, инкорпорированная в интент-анализ, не является методологическим недостатком, поскольку субъективное оценивание намерений говорящего является адекватным объекту изучения65 Ушакова Т. Н., Павлова Н. Д., Латынов В. В., Цепцов В. А. Слово в действии: Интент - анализ политического дискурса. - Санкт-Петербург: Алетейя, 2000. - С. 21. .

Для проведения интент-анализа коллекции текстов семи дипломатов МИД России были загружены в программу для кодирования текстов Atlas.ti и NVivo в качестве кодировочной базы. Единицей кодирования выступила единица интент-анализа - интенция, - выраженная предложением/высказыванием. Кодировочная система сформирована на основе словаря интенций Т. Н. Ушаковой, усовершенствованного М. Н. Тиминой Тимина М. В. Опыт использования расширенной методики интент-анализа в процессе обучения специалистов информационного профиля // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств том 197 / 2013. 16 -- Языкознание. - С. 83-88. . Таким образом, каждому предложению была присвоена одна или несколько интенций. Интенции, согласно кодировочной системе, объединены в три группы - кооперативные, конфронтационные и нейтральные - в соответствии с тремя типа речевых стратегий в конфликтогенной ситуации, предложенных И. И. Гулаковой.

Таблица 1

По результатам экспертного интент-анализа на основе кодирования в NVivo в российском дипломатическом нарративе о Пятидневной войне было выявлено незначительное (в пределах 1 %) превалирование кооперативной стратегии, коим можно пренебречь: 334 случая реализации ориентированных на собеседника коммуникативных средств против 308 случаев обращения к речевых средствам конфронтационного характера. Следует отметить, что в рамках данного сравнения не учитывались случаи единичного употребления тактик, относящихся к той или иной стратегии. Таким образом, кооперативное и конфронтационное речевое поведение в равной мере свойственно языковой личности представителя МИД в ситуации международного конфликта в Южной Осетии. Что до нейтральной риторики, которая для России как «третьей стороне», взявшей на себя миротворческие и превентивные функции в регионе, была бы более уместной, то случаи имплементации нулевой речевой стратегии крайне редки.

Если говорить о стратегийном прагматиконе каждого из дипломатов в отдельности, то кооперативной стратегии по большей части придерживаются А. А. Нестеренко и С. В. Лавров, конфронтационной - В. И. Воронков, С. В. Лавров, Г. Б. Карасин, В. И. Чуркин, нейтральной - А. В. Грушко и С. А. Рябков. Отметим, к риторике конфронтации чаще прибегают представители России в международных организациях, в частности ОБСЕ (В. И. Воронков) и ООН (В. И. Чуркин).

Наиболее востребованными тактиками при реализации коммуникативных стратегий, как следует из таблицы 2, становятся самопрезентация и рекомендация/побуждение к действию (кооперативная стратегия) и демонстрация силы и открытое обвинение (конфронтационная стратегия). Тактика самопрезентации важна для конвенциональных актов, поскольку имплицирует мысль о сильном руководителе (-ях) Гронская Н.Э. Языковые механизмы манипулирования массовым политическим сознанием // Вестн. Нижегородского ун-та им. Н. И. Лобачевского. - 2003. - № 1. - С. 220-231. . Рекомендация или побуждение к действию, ставшее элементом нарратива внешнеполитического дискурса МИД РФ в период Пятидневной войны, формирует образ России как компетентного актора на мировой арене и деятельного миротворца., рассчитанный не только и не столько на непосредственного адресата. Демонстрация силы - традиционная черта российского дискурса о внешней политике, в каком-то смысле унаследованная из советского дипломатического дискурса Guliiaume Colin. Russian Foreign Policy Discourse during the Kosovo Crisis: Internal Struggles and the Political Imaginaire // Research in Question. N° 12. - December 2004. - P. 24 - 25. . В речи отечественных дипломатов по-прежнему присутствуют попытки антагонизировать США и Европу, изобразив последнюю в виде жертвы и заложницы первых. Поляризация «свой-чужой» фигурирует не только при упоминании участников и заинтересованных лиц югоосетинского конфликта, о чём свидетельствует частое применение тактики открытого обвинения в рамках осуществления конфронтационной стратегии.

Таблица 2

Адресация дипломатического дискурса в России носит двойной характер. Помимо непосредственного адресата - интервьюера, члена международной организации - высказывание российских дипломатов рассчитаны на россиян, поскольку Министерство иностранных дел обязуется защищать интересы граждан России, что отражено в концепции внешней политики государства, принятой 15 июля 2008 года. Не стоит забывать и о том, что во времена экономических, социальных и иных потрясений на проблемы внешней политики возникает особенный запрос со стороны российской общественности Финансово-экономический кризис 2008 года начался в августе с падения цен на нефть и ухудшения инвестиционного климата, спровоцированного в том числе конфликтом с Грузией. . Вторым косвенным адресатом дискурса МИД является международное сообщество, так как внешнеполитическое ведомство взяло обязательства по обеспечению объективного восприятия России на мировой арене Концепция внешней политики Российской федерации. Режим доступа: http://kremlin.ru/acts/news/785. .

К непосредственным адресатам или адресатам первого порядка в рамках исследуемого дискурса относятся:

1. Председатель Совета безопасности ООН А. Стубб, государства-члены ОДКБ;

2. Руководители государств, присутствующие на совместных пресс-конференциях: президент Франции Николя Саркози, министр иностранных дел Австрии У. Плассник, министр иностранных дел Польши Р. Сикорский, госсекретарь США Кондолиза Райс, министр иностранных дел Южной Осетии М. К. Джиоев и министр иностранных дел Абхазии С. М. Шамба Указанные должности актуальны в 2008 году. ;

3. Журналисты российских и зарубежных изданий, присутствующие на пресс-конференциях, посвященных грузиноюгоосетинскому конфликту, либо обращающиеся за комментарием к представителю МИД. В их числе ведущий радиостанции «Эко Москвы» Алексей Венедиктов;

4. Аудитория радиостанции «Эхо Москвы» и «НГ-Дипкурьер»;

5. Граждане России в границах страны и за её пределами.

В результате эмпирического исследования адресации в высказываниях отечественных дипломатов общих для их дискурса тенденций в части выбора определенных стратегий или тактик выявлено не было. Отсутствие «единой линии», вероятно, вызвано высокой лабильностью дипломатического дискурса как такового, изменениями в дискурсивном фоне (военные действия длились лишь пять дней, остальное время занял переговорный процесс). Вместе с тем наметился ряд закономерностей, затрагивающий прагматикон языковой личности некоторых представителей МИД в отдельности. Так, В. И. Чуркин склонен чаще прибегать к коммуникативной тактике иронии, выступая в Совете безопасности ООН, нежели в письменных обращениях на имя председателя Совбеза или беседах с журналистами.

«Вы знаете, господин Председатель, если бы в нашем зале сегодня впервые появился инопланетянин, то, уверен, что после того, как он послушал бы нашу дискуссию, его сердце переполнилось бы гордостью за членов Совета Безопасности. Какие принципиальные люди! Как последовательно они защищают высокие принципы международного права!». Из стенограммы комментариев В. И. Чуркина в ходе заседания Совета Безопасности по ситуации в Грузии по завершении выступлений членов Совета, Нью-Йорк, 28 августа 2008 года.

Г. Б. Карасин, отвечая на вопросы журналистов, склонен использовать тактики отрицания и подчёркивания субъективности мнения.

«Вопрос: Это кризис в российско-украинских отношениях?

Г. Б. Карасин: Я бы выразился иначе: кризис в наши отношения с Украиной усиленно пытаются привнести некоторые украинские политики». Интервью журналу «Огонек», 25 августа 2008 года.

«Вопрос: Можно ли говорить о новом витке холодной войны, которая в первую очередь будет вестись на информационном поле?

Г. Б. Карасин: Я думаю, что термин «холодная война» не применим ни к данной ситуации, ни к какой другой в современных международных отношениях. Это лексика из словарей прошлой эпохи. Надо ее поскорее забывать. Отношения России с западными партнерами развиваются». Интервью еженедельнику «Россия», 14 августа 2008 года.

На собственное мнение ссылается и замминистра иностранных дел России С. А. Рябков.

«Вопрос: Наши дипломаты иногда говорят об альтернативном варианте реагирования по принципу великого русского поэта и дипломата Федора Тютчева, говорившего о необходимости «решительного безучастия».

С. А. Рябков: Мой опыт подсказывает, что безучастно реагировать мы не можем. Драйв в сторону раскрепощения нашей внешней политики можно описать и в других терминах». Интервью газете «Время новостей», 9 сентября 2008 года.

Анализ коммуникативных стратегий в структуре языковой личности представителя МИД РФ с применением открытого кодирования обозначил равновеликое присутствие кооперативной и конфронтационной стратегии. Чаще всего кооперативная стратегия имплементируется за счёт самопрезентации и рекомендации, конфронтационная - за счет демонстрации силы и открытого обвинения. К риторике конфронтации чаще прибегают представители России в международных организациях, в частности ОБСЕ (В. И. Воронков) и ООН (В. И. Чуркин). Прагматика высказываний российских дипломатов строится в соответствии с двойным характером адресации дискурса: к адресатам первого порядка относятся политики и руководители международных организаций, журналисты и аудитория их изданий; к адресатам второго порядка - граждане России и партнёры государства по международным делам. Статус адресатов первого порядка на риторику представителей МИД РФ в целом не влияет. Отмечена склонность к употреблению иронии на заседаниях международных организаций (В. И. Чуркин); тактики коммуникативного смягчения, в частности, подчеркивание субъективности мнения, фигурируют в беседах с российскими журналистами (С. А. Рябков, Г. Б. Карасин).

По результатам экспертного интент-анализа на основе кодирования в NVivo можно сказать следующее: из всего арсенала коммуникативных тактик представителями дипломатического ведомства России не использовались тактики смирения и положительного удивления (кооперативная стратегия).

Число популярных кооперативных и конфронтационных тактик примерно равно, в то время как количество смягчительных и нейтральных - незначительно, что делает последние нерелевантными для данного исследования.

Взаимодействие кооперативных и конфронтационных тактик в конфликтном дискурсе носит причудливый характер. Можно говорить об искусном чередовании положительно и отрицательно заряженных коммуникативных тактик, о чём свидетельствуют данные кластерного анализа. Из приведённой в приложении 1 таблицы следует, что чаще всего в дискурсе дипломатов инкорпорированы:

· тактика привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия) и тактика негативной оценки (конфронтационная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.56;

· тактика привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия) и тактика открытой критики (конфронтационная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.49;

· тактика сомнения (конфронтационная стратегия) и привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.48;

· тактика презрения (конфронтационная стратегия) и одобрения (кооперативная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.46;

Данные кластерного анализа представлены в виде дендрограммы.

Рис. 1

В результате кластерного анализа на основе закрытого кодирования в программе EnVivo можно выделить 2 мощных кластера:

1.) «Агрессивные» тактики дискредитации (39 случаев употребления), разоблачения и открытого обвинения (75 случаев употребления). Как правило, коммуникативные ходы, направленные на реализацию вышеупомянутых тактик, реализуются без привлечения дополнительных тактик смежных или антонимичных по сути стратегий, что позволяет сделать вывод о незавуалированности коммуникативных атак агентов дискурса. Иными словами, дискредитация, обвинения и разоблачение осуществляются бескомпромиссно и «в лоб».

«Да, мир после 8 августа изменился, маски сброшены, настал момент истины (разоблачение). Хорошо, что в политическом запале некоторые наши оппоненты высказали то, что раньше сидело в подкорке (дискредитация). Со стороны США наговорено немало. Например, госсекретарь США Кондолиза Райс в прошлом месяце по дороге в Брюссель заявила: «Мы лишим Россию ее стратегических целей, будем отрицать стратегические цели России» (открытое обвинение). Это показатель реального отношения к нам как к партнеру» (открытая критика).

2). «Инклюзивные» тактики. Коммуникативные ходы, направленные на реализацию таких тактик, реализуются с привлечением дополнительных тактик смежных или антономичных стратегий. Тактика рекомендации, относимая к кооперативной стратегии, часто соседствует с конфронтационной тактикой негативной оценки etc.

«Мы не прерываем с США диалог на эту тему (самопрезентация), обмен мнениями идет, но, к сожалению, очень туго (скрытая критика). Многие изначально сделанные на уровне госсекретаря и министра обороны США предложения, по сути, не то что дезавуированы, но … препарированы так, что их стержень выхолощен (скрытое обвинение)… Мы не получим стабильности без продвижения по всему фронту стратегической безопасности и взаимодействия с США (пессимистический прогноз). В сфере ПРО надо начинать с общей оценки угроз, смотреть, откуда реально может исходить такая угроза, а потом уже заниматься совместно вопросами архитектуры системы ПРО (рекомендация)». Выдержки из интервью замминистра иностранных дел России С. А, Рябкова газете «Время новостей», опубликованном 9 сентября 2008 года.

Попеременное обращение к тактикам из противоположных «лагерей» оказалось оправданным с точки зрения перлокутивного эффекта: разработанный совместно с председательствующей в Евросоюзе Францией план Медведева-Сакрози был утвержден, Грузия постепенно вывела войска из Южной Осетии, то же самое сделала и Россия, передав мандат солдатам миротворческой миссии ОБСЕ. Независимость Южной Осетии помимо России признали Венесуэла, Никарагуа и Науру.

Проведённый в соответствии с трехуровневой структурой языковой личности анализ вербально-грамматического, когнитивно-тезаурусного и прагматического своеобразия риторов от дипломатии позволил сконструировать обобщённую модель языковой личности российского дипломата в условиях кризисной дипломатии.

Таблица 3

Таким образом, языковая личность российского дипломата в условиях Пятидневной войны организуется вокруг ключевых понятий «мы», «Южная Осетия», «Россия», «вопрос» на когнитивно-тезаурусном уровне, доминирующими линиями дискурса на вербально-грамматическом уровне становятся «Политика в мире» и «Участники конфликта» (Европа), процент оценочной лексики невелик и составляет в среднем 6.9 %. К словам с эмотивной окраской, которые использует каждый из семи дипломатов, относятся: безопасность, вооружение, достижение, конфликт, миротворец, нарушение.

В прагматическом плане языковая личность дипломата оперирует стратегиями двух типов: кооперативной и конфронтационной. Кооперативная стратегия реализуется в основном за счёт тактик самопрезентации и рекомендации/побуждения к действию. Конфронтационная осуществляется за счёт тактики демонстрации силы и открытого обвинения. В речи кооперативная стратегия имплементируется при помощи группы «инклюзивных тактик» - тех, которые могут соседствовать с конфронтационными тактиками. Это означает, что вербальная кооперация в чистом виде для конфликтного дискурса российского внешнеполитического ведомства нехарактерна. В то же время конфронтация реализуется в речи за счёт использования «агрессивных тактик» дискредитации, разоблачения и открытого обвинения.

БИБЛИОГРАФИЯ

дискурс дипломатический кризисный

1. Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Изд. 5-е. / О. С. Иссерс. -- М.: Издательство ЛКИ, 2008. -- 288 С.

2. Йоргенсен М., Филипс Л. Дискурс-анализ. Теория и метод / Пер. с aнгл.- 2-е изд., испр. / М. Йоргенсен, Л. Филипс. -Х.: Изд-во "Гуманитарный Центр", 2008. - 352 С.

3. Карасик В. И. О типах дискурса / В.И. Карасик // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000 (а). - С. 5-20.

4. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность, Изд. 7-е. / Ю. Н. Караулов. -- М.: Издательство ЛКИ, 2011. --264 С.

5. Кожетева А. С. Лингвопрагматические характеристики дипломатического дискурса (на материале вербальных нот). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. / А. С. Кожетева. - Москва, 2012. - С. 22.

6. Колбаиа В., Хаиндрава И., Сарджвеладзе Н., Чомахидзе Е., Гегешидзе А. Гарантии по невозобновлению боевых действий: опасения в контексте грузино-абхазских отношений / В. Колбаиа, И. Хаиндрава, Н. Сарджвеладзе, Е. Чомахидзе, А. Гегешидзе. - Тбилиси. Грузинский фонд стратегических и международных исследований, 2009. - С. 95.

7. Колтуцкая И. А. Структура языковой личности в современной антропоцентрическй парадигме / И. А. Колтуцкая // Вестник Днепропетровского университета имени Альфреда Нобеля. Серия «Филологические науки». № 2 (6). 2013. - С. 294 - 298.

8. Кубрякова Е. С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике. Дискурс, речь, речевая деятельность: функциональные и структурные аспекты / Е. С. Кубрякова // Сборник обзоров. Серия "Теория и история языкознания" РАН. ИНИОН. - М., 2000. - С. 5 -13.

9. Кубрякова Е. С. Язык и знание. На пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира / Е.С. Кубрякова. -- М.: Языки славянской культуры, 2004 .-- (Язык. Семиотика. Культура). -- библиогр. в конце разделов; указ. имен: с. 549-559.

10. Кушнерук С. П. Документная лингвистика. Учебное пособие / С.П. Кушнерук. -- 4-е изд., стереотип. -- М.: ФЛИНТА: Наука, 2011. -- 256 С.

11. Ласкова М. В., Резникова Е. С. Личные местоимения в политическом дискурсе. // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. № 4. 2011. - С. 1-5.

12. Левоненко О. А. Языковая личность в электронном гипертексте (на материале экспрессивного синтаксиса ведущих электронных жанров): автореф. дисс. на соиск. учен. степ. кандид. филол. наук. / О. А. Левоненко. - Таганрог. Таганрогский государственный пединститут, 2004 г. - С. 28.

13. Лордкипанидзе М., Отхмезури Г. Статус Абхазии в составе Грузии: к истории вопроса. / М. Лордкипанидзе М., Г. Отхмезури // Кавказ и глобализация. Журнал социально-политических и экономических исследований. Том 4. Выпуск 1-2. 2010 CA&CC Press. Швеция. - С. 205-217.

14. Михалёва О. Л. Политический дискурс как сфера реализации манипулятивного воздействия: монография / О. Л. Михалева. - Иркутск: Иркут. ун-т, 2005. - С. 320.

15. Ольшанский И. Г. Язык и языковая личность в условиях современного социального контекста / И. Г. Ольшанский, Е. Е. Аникина, В. Г. Борботько // Ученые записки Российского государственного университета. № 1. С. 91 -109.

16. Панова М. Н. Языковая личность государственного служащего: дискурсивная практика, типология, механизмы формирования: дискурсивная практика, типология, механизмы формирования: Дис. ... д-ра филол. наук: 10.02.01 / М. Н. Панова. - Москва, 2004. - 393 С. РГБ ОД, 71:06-10/8.

17. Романова Т. В. Структура интенциональных составляющих политического дискурса Нижегородского региона (содержание и методика анализа) // Социальные варианты языка. - V: Материалы международной научной конференции 19-20 апреля 2007. Н. Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова, 2007. С. 11-15.

18. Салимова Л. М. Теория языковой личности: современное состояние и перспективы исследованиия / Л. М. Салимова // Вестник Башкирского университета. № 3(I) / том 17 / 2012. - С. 1514 - 1517.

19. Сейранян М. Ю. Конфликтный дискурс: социолингвистический и прагмалингвистический аспекты: Монография / М. Ю. Сейранян. - М.: Издательство «Прометей», 2012. - 96 С.

20. Тарба К. И. Корпорации и государство в зонах вооруженных конфликтов: интересы и регулятивные механизмы. Выпускная квалификационная работа по направлению 030200.68. ГУ ВШЭ / К. И. Тарба. - Москва, 2013. - С. 107.

21. Тахтарова С. С. Тактики смягчения отказа в немецких дискурсивных практиках / С. С. Тахтарова. Филология и культура. PHILOLOGY AND CULTURE. 2013. №3(33). - С. 133 - 138.

22. Терентий Л. М. Межличностный аспект дипломатического общения / Л. М. Терентий // Вестник Военного университета. 2010. № 3 (23) - С. 133- 139.

23. Терентий Л. М. Специфика дипломатического дискурса как формы коммуникации / Л. М. Терентий // Вопросы когнитивной лингвистики. ? 2010. ? N 1. ? С. 47-56.

24. Тимина М. В. Опыт использования расширенной методики интент-анализа в процессе обучения специалистов информационного профиля / М. В. Тимина // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств том 197 / 2013. 16 -- Языкознание. - С. 83-88.

25. Торкунов А. В. Дипломатическая служба. Учебник / А. В. Торкунов. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002. - С. 688.

26. Ушакова Т. Н., Павлова Н. Д., Латынов В. В., Цепцов В. А. Слово в действии: Интент - анализ политического дискурса / Т. Н. Ушакова, Н. Д. Павлова, В. В, Латынов, В. А. Цепцов // - Санкт-Петербург: Алетейя, 2000. -314,С.

27. Цыганок А. Д. Война 08.08.08. Принуждение Грузии к миру. Серия Военные тайны XX века / А. Д. Цыганок. - Москва: Вече, 2011. - С. 285; л. ил., к. с.

28. Чернявская В. Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия: учеб.пособие / В. Е. Чернявская. - М.: Флинта: Наука, 2006. - С. 136.

29. Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. Дис. ... д-ра филол. наук: 10.02.01. 10.02.19 / Е. И. Шейгал. - М.: РГБ, 2005 - С. 431.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Взаимодействие кооперативных и конфронтационных коммуникативных тактик в конфликтном дискурсе дипломатов

Подобные документы

Понятие политического дискурса, его функции и жанры. Характеристики предвыборного дискурса как речевой деятельности политических субъектов. Стратегии и тактики русскоязычного и англоязычного предвыборного дискурса, сходства и различия их использования.

дипломная работа , добавлен 22.12.2013


Особенности электронного дискурса. Типы информации в тексте знакомств. Когнитивный и гендерный аспекты исследования дискурса. Гендерно-языковые особенности дискурса знакомств. Сравнительный анализ английского и русского дискурса с позиции аттракции.

курсовая работа , добавлен 02.01.2013


Понятие дискурса, его типы и категории. Разновидности онлайн-игр с элементами коммуникации и их характеристики. Жанровая классификация виртуального дискурса. Способы построения игрового коммуникативного пространства. Использование прецедентных текстов.

дипломная работа , добавлен 03.02.2015


Политический дискурс. Концептосфера российского политического дискурса. Теория политической коммуникации: "парадигма Бахтина". Технологии политической пропаганды. Механизмы влияния в политике: установка, поведение, когниция. Знаковые средства.

дипломная работа , добавлен 21.10.2008


Понятие дискурса в современной лингвистике. Структурные параметры дискурса. Институциональный дискурс и его основные признаки. Понятие газетно-публитистического дискурса и его основные черты. Основные стилистические особенности публицистического дискурса.

курсовая работа , добавлен 06.02.2015


История возникновения и развития теории дискурса. Изучение проблем, связанных со сверхфразовыми единствами. Определение основных различий между текстом и дискурсом. Анализ дискурса с точки зрения функционального подхода, предмет его исследования.

контрольная работа , добавлен 10.08.2010


Трансформация дискурса благотворительности под влиянием "новых медиа". Онлайн дискурс благотворительности в России: основные тренды. Сравнительный анализ дискурса благотворительности в традиционных средствах массовых информаций и социальных медиа.

дипломная работа , добавлен 31.10.2016


Понятие и структура языковой личности, ее мировоззренческий и культурологический компоненты. Конструирование модели и анализ коммуникативных знаний языковой личности. Исследование прагматической направленности "конфликтного" дипломатического дискурса.

реферат , добавлен 08.01.2017


Общая характеристика и отличительные черты арт-дискурса в контексте лингвокультурологии. Сравнительные черты репрезентации черт арт-дискурса в интервью русских и американских кинорежиссеров. Вербализация основных идей русской и американской культуры.

дипломная работа , добавлен 03.02.2015


Понятие, анализ и виды дискурса на современном этапе. Высказывание как единица бессубъектного дискурса. Проблемы изучения и актуальность понимания юридического дискурса в современной лингвистике, его прагматический аспект и особенности интерпретации.